Евгений Кисин: «ЖИЗНЬ в несвободе обостряет ТЯГУ к ДУХОВНОСТИ»

Выдающегося пианиста Евгения Кисина недавно наградили медалью имени Валерия Брюсова за большой вклад в развитие российско-армянских культурных и гуманитарных связей. Это не первая высокая награда музыканта за его широкую общественную деятельность. «Друг познается в трудный момент жизни, — заявил армянский посол во Франции Эдвард Налбандян, вручавший медаль, — После Спитакского землетрясения вы дали многочисленные концерты в помощь жертвам трагедии, особенно детям. И эта медаль свидетельствует не только о восхищении вашим талантом, но и о нашей признательности за широту вашей души». После землетрясения в Армении в 1988 году Кисин передавал средства от своих выступлений фонду «Дети Армении», а также детям-сиротам города Спитака, почетным гражданином которого он является. Предлагаемое вниманию читателей

интервью — итог моих многих встреч с Евгением Кисиным.

— Однажды, в 1989 году, один мой сверстник из Армении написал мне письмо, а я ему ответил. Мы подружились. Это произошло после того, как я принял участие в концерте в помощь жертвам землетрясения в Армении. И вот этот парень приехал через какое-то время в Москву и пришел к нам в гости. Потом он опубликовал посвященную мне статью в одной армянской русскоязычной газете. Мне неловко его цитировать, но вот что он написал: «На вопрос, что вас больше всего поразило в Кисине, я отвечаю: «Гражданственность и скромность».

— В том смысле, что мы все не можем не сочувствовать, не разделить горе. 11 сентября я был в Нью-Йорке. Через два дня у меня должен был состояться концерт в городе Питсбурге, недалеко от которого упал взорвавшийся самолет. Это было открытие сезона Питсбургского оркестра с главным дирижером Марисом Янсонсом. Естественно, после трагедии все полеты из Нью-Йорка на несколько дней отменились. И никто вообще не знал, что будет дальше. Как выяснилось, Янсонс в это время летел из Европы в Америку, и его самолет завернули в Канаду, в город Галифакс. Никто не знал, состоятся ли концерты, а у нас их было запланировано три — 14, 15 и 16 сентября. И меня все родные и друзья отговаривали ехать, но я сказал, что, наоборот, в такое время я должен сыграть. Если, конечно, Янсонс тоже сможет приехать. В конце концов, он приехал за час до начала концерта. Ну а меня отвезли в Питсбург на машине. Это был длинный путь. Мы сыграли концерты, и зал был полон. Людям, как я и предполагал, нужна была музыка. Потом я получил очень трогательное письмо от слушательницы, которая благодарила, что я приехал в такие дни и помог своей игрой.

— Путин дал распоряжение довести это дело до конца, но никакого эффекта это не возымело. Московские власти ничего не стали делать. И вот некоторое время назад была демонстрация напротив здания Гнесинской школы с просьбой выполнить распоряжение Путина с лозунгами: «Меняем Ресина на Кисина» и т.д. На этой демонстрации циркулировали копии моего письма. И вроде московское правительство решило действовать, но прошло много времени, а с тех пор никаких новостей нет.

— На баррикады — пока еще не приходилось. Не так давно подписал петицию о помиловании Светланы Бахминой. А два-три года назад письмо об освобождении Леонарда Пелтиера, борца за права американских индейцев, который вот уже 30 лет по очевидно ложному обвинению в убийстве сидит в тюрьме.

— Вспоминая свое детство, я должен сказать, что это никаких сложностей не создавало. Я сам по натуре никогда не был склонен к зазнайству или к тщеславию. Когда я в детстве ленился, моя учительница Анна Павловна Кантор попыталась воздействовать на мое честолюбие, которого у меня не оказалось, и пригрозила: «Будешь так плохо играть, тебя с рояля переведут на барабан». Моя на это реакция: «Тогда я буду на барабане так плохо играть, что меня снова переведут на рояль». Теперь я понимаю, почему мои родители никогда не упускали малейшего повода, чтобы меня поругать.

— У нас в школе предложили сочинить что-нибудь во время ленинского юбилея в 1980 году. Одна девочка написала «Ленин в Горках», а я — мне тогда было 8 лет — пьесу «Революционные картинки». Я изобразил конницу, и игра на рояле перемежалась стуком по его крышке. Меня выбрали и пригласили в Большой зал Гнесинского института. Всем очень понравилось.

— Альбом из двух пластинок вышел, когда мне было 13 лет, а концерт состоялся годом раньше. Я сыграл два концерта Шопена с оркестром Московской филармонии под управлением Дмитрия Китаенко. Потом в Советском Союзе вышли еще пять альбомов с записями с концертов — все «живьем». На Западе я стал записывать и в студии. В таких записях есть свои плюсы. И некоторые произведения, где превалирует виртуозное начало, лучше записывать именно в студии. Но я убедился на собственном опыте, что такие гениальные вещи, как «Фантазия» Шумана или многие шопеновские произведения, в студии проигрывают.

— Я думаю, что в искусстве это вообще неизбежно. Конечно, если мы не говорим о фольклоре. Искусство не может замыкаться на какой-то одной национальной культуре. Человек искусства не может не быть космополитом.

Другое дело, что в искусстве вообще и в музыке в частности существует множество различных национальных традиций, которые его обогащают. Противоречия тут никакого нет. Настоящий художник не может не вырываться за рамки национального искусства, но тем не менее национальные особенности, как правило, в той или иной степени присутствуют в творчестве настоящего художника. Поэтому всегда можно сказать — это русский художник, это немецкий и т.д. Возьмем того же Чайковского, музыка которого необычайно популярна во всем мире — даже в тех странах, культура которых, казалось бы, ничего общего не имеет с русской. Тем не менее, он типично русский художник, так же как Шопен — польский.

— Ничего не могу сказать о приближении к Богу, но, в принципе, как жизнь в роскоши расслабляет, так жизнь в бедности, в несвободе — как было в Советском Союзе — обостряет тягу к духовности. И в России — во всяком случае во второй половине ХХ века — было особое отношение к музыке, концертам, исполнителям.Я знаю, что когда после двенадцатилетнего перерыва был объявлен сольный концерт Владимира Горовица в нью-йоркском «Карнеги-холл», люди ночами стояли в очереди за билетами, а жена Горовица сама покупала им чай и всем разносила. Но это единственный подобный случай в Америке, о котором я слышал. В России же такие вещи не были редким явлением.

— Романтических черт в натуре может и не быть, но если человек не способен вкладывать чувство в музыку, если он играет одним интеллектом, то он никогда не станет большим художником. Поэтому в искусстве обязательно должноприсутствовать и то и другое. С другой стороны, каким бы романтиком музыкант ни был, без интеллекта в искусстве ничего не сделаешь. Хорошо об этом сказал пианист Владимир Софроницкий: «Настоящее великое искусство — это так: раскаленная кипящая лава, а сверху семь броней».

— Амбициозный — нет. Что же касается устремленности, то смотря какая цель. Целей много, а целеустремленность я проявляю, к сожалению, не всегда. Не всегда есть стимул, не всегда его достаточно. Не обладая в искусстве целеустремленностью, невозможно чего-либо достичь… Если бы мне была присуща обломовщина, я ничего бы не смог добиться. Кстати, Прокофьев не мог читать «Обломова», настолько ему чужд был этот тип.

— Прежде всего, надо слушать и уметь воспринимать музыку непосредственно. Но, разумеется, надо и знать о том, что слушаешь, когда, при каких обстоятельствах эти произведения были написаны, с чем они связаны. Но искать философский смысл... Я не думаю, что следует так ставить вопрос. Выискивать ничего не нужно, нужно просто постигать. Если человек способен воспринимать музыку и заложенное в ней, то это приходит само собой.

— С Шопеном, действительно, как было, так и осталось. А бывают произведения, которые чем больше слушаю, тем больше в них погружаюсь. Иногда это связано с тем, что слушаю их в выдающемся исполнении. Так происходит с итальянскими операми. А вообще я человек всеядный. Это относится и к музыке, и к литературе. Поэтому мало существует на свете выдающихся произведений и в музыке, и в искусстве вообще, которые я не люблю. Но иногда такое бывает. И у меня возникает желание почувствовать в них то, что чувствуют другие.

— На такой вопрос отвечать рискованно. В одном интервью я сказал, что после Мессиана мне не приходилось слышать ничего, что бы приближалось к уровню великих классиков прошлого. И одна моя хорошая знакомая, музыкант, написала мне: «Как ты можешь? Ты показываешь этим узость мышления, невежество!» И перечислила ряд произведений, написанных композиторами постмессиановских поколений. С некоторыми из них я ознакомился, и не считаю, что они того же уровня, что Мессиан, Шостакович, Шопен, Бетховен и т.д. Но, действительно, я знаю далеко не всё и не всех. Создается много музыки, и нет времени глубоко разобраться, понять. И, думаю, любой музыкант согласится: много было написано великой музыки, много было великих композиторов, а уровня Баха не достиг никто.

— Получается так, хотя и осталось на очень и очень большой высоте. Я еще не имел возможности познакомиться со многими произведениями Шнитке. Но то, что я слышал, хотя и выделялось среди всей остальной музыки, сочинявшейся в Советском Союзе, до уровня Мессиана и Шостаковича все-таки не дотягивает…Вот и Владимир Ашкенази еще в начале 1980-х годов прошлого века сказал, что, по его мнению, музыка зашла в какой-то тупик.

— Очень — с детства. Еще в четырехлетнем возрасте я распевал «Вдох  глубокий — руки шире». Не все понимал, и поэтому в строчке «водными займитесь процедурами» вместо «процедурами» я пел «просто дурами». Люблю и Высоцкого, и Окуджаву, и Галича, и Визбора. И в дружеских компаниях пою, как умею.

— Наверное, пока еще его не испытал. А просто счастливые моменты бывают — и не так уж редко. Например, когда я впервые встретился с Гербертом фон Караяном. Я сыграл ему «Фантазию» Шопена, и он заплакал. При прощании он сказал моей маме, указав на меня: «Гений».

Беседовал Юрий Коваленко. Париж. Журнал «Жам». Осень 2009 г.