ЭПОС Генриха Сиравяна

Многим художникам дано создавать свой мир, совершенно отдельный и недоступный для подражателей, а часто и истолкователей. Но не каждому дано быть художником национальным, создающим своеобразный образ своей Родины, исходя из собственного, казалось бы, субъективного взгляда, но без искажения и выдумок.

Генрих Сиравян не просто пытался понять и отразить Армению в своих картинах – по существу всегда эпических. Он выходил через эту эпику на очень сущностные вещи и определения, доступные только живописному языку, продолжая путь своего учителя Мартироса Сарьяна. Сама вдохновенность его работ вполне связана с этим правом наследования, заработанным и подпитанным той почвой, на которой он вырос.

Почвой Армении оживлены многочисленные «портреты деревьев» Сиравяна. Архетипический символ древа жизни становится у него и обобщенным, и индивидуальным, застывшим в своем движении, но зафиксированным одновременно в статике и динамике. И это всегда не воплощение метущегося неуверенного порыва, а процесса роста из трудной каменистой земли, и прежде всего – стремления от земли к небу.

Это своего рода «молитвы деревьев», простирающих вверх свои ветви, растущих не для того, чтобы достать до Бога, а для того, чтобы обратиться к нему, отблагодарить за радость существования.

Вообще, главная линия Сиравяна – вертикаль. Будь то деревья, будь то отвесные, резко обозначенные скалы, будь то купола церквей. Все они живут историей – и в истолковании Сиравяна – историей многовековой, восходящей к истокам, непрерывной. Часто деревья и горы сосуществуют на его картинах в этом своем внутреннем неуюте: в сложности дотянуться до высоты. Но одновременно в них – укорененность в родившей их земле.

В таком парадоксе, может быть, основная разгадка феномена Сиравяна. Художник не может быть не парадоксален. А художник национальный – тем более. Для Сиравяна сам менталитет Армении и армян – в противоречии, в любви к вполне осязаемому и в тяге к тому, что можно постичь только памятью и верой. Так плотское становится воплощением духовного.

В этом смысле Сиравян, безусловно, наследник Мартироса Сарьяна. Наследник и продолжатель. Художник, которому Сарьян передал не только технические возможности художественного высказывания, но и свой взгляд на мир, некий космизм, который может быть отражен в каждой частице вещного мира.

Сиравян преодолел главную сложность: он не превратился в эпигона или ухудшенную копию учителя. Главное, что он почерпнул, – это философия Сарьяна, с которым ему довелось несколько лет работать в одной мастерской. А она может находить себе сколь угодно разностилевые визуальные воплощения.

Можно сказать даже, что Сиравян в определенной степени свел видение Армении Сарьяном до квинтэссенции, не «стер случайные черты», по слову Блока, а наоборот, проявил те, которые, возможно, были не замечены, сделав подход к материалу более жестким и нервным. Условно говоря, там, где Сарьян сглаживает углы, Сиравян их заостряет, там, где Сарьян уходит в любование натурой, Сиравян становится ее безжалостным наблюдателем.

Хотя это не относится, например, к его фрескам – таким, как «Праздник цветов» в фойе Хорового общества Армении. Здесь те же любимые Сиравяном деревья и горы, но отдыхающие люди на их фоне выглядят хотя и данными условно, но по-сарьяновски идиллически. И дерево уже – не одинокое и мятущееся, а осеняющее своим ветвями. Эта картина сбывшегося рая, настолько же нетипична для Сиравяна, сколько показательна. Это другая грань его таланта. Он был способен из страстей шекспировского накала без труда переходить к умиротворяющим бытовым сценам. Пускай даже они были перенесены в неопределенное время и пространство.

Из того же ряда – портреты друзей Сиравяна. В том числе кинорежиссера Сергея Параджанова, известного как раз удивительным искусством объединять в кадре кино и живопись. Под «суровой» кистью Сиравяна Параджанов не столько карикатурен, сколько разнообразен. Он любуется на свое отражение в зеркале, примеряет терновый венок, оказывается в окружении восточных красавиц, в их же окружении делает вино из винограда. У него вдруг вырастают четыре руки (отсыл к слишком активной жестикуляции Параджанова). И в этих, как принято говорить, «дружеских шаржах»: и другой Сиравян, и другой Параджанов – в лентах своих как раз серьезный и основательный.

По отношению к Сарьяну, особенно в графических работах, Сиравян, напротив, очень сдержан и монументален. Если Параджанов – это воплощение Бахуса, то Сарьян – скорее, Громовержца. Пристальный взгляд из-под полуприкрытых век, педантично сдвинутые губы. Как часто у Сиравяна, это и конкретный человек, и обобщенный образ. Здесь не просто Сарьян, а опытный, мудрый человек, ушедший глубоко в себя.

Таков и образ выдающегося американского писателя Уильяма Сарояна, которого с художником связывала долгая дружба. Благодаря ему появился один из лучших портретов Сиравяна. Калифорниец Сароян неизменно тянулся к другой своей родине – родине, о которой никогда не забывал, с рождения будучи оторван от нее, – к Армении, и много раз приезжал сюда. На портрете 1998 года это уже умудренный старец, рассматривающий покрытый цветами луг, сидя на фоне хачкаров.

Сароян здесь – словно бы на перепутье смерти и жизни. Фон за его спиной – небесное, цветы перед ним – земное. Сиравян даже в портрете остается верным себе, не противопоставляя два этих начала, а объединяя их. И Сароян в системе вертикали занимает ключевую роль, становясь тем самым связующим звеном.

Одна из значительных работ Сиравяна того же времени «Прощание с Комитасом». Согомон Согамонян, родившийся в Турции, – композитор и священник, творец, сердцем пережил геноцид армян и закончил свою жизнь, замкнувшись в молчании. Сиравян увидел Комитаса в гробу с нимбом на голове и в окружении ангелов, которые не столько рыдают над ним, сколько, неуловимо улыбаясь, предвосхищают его переход в мир более прекрасный – с верой в него он и нес свое служение на земле.

Вообще, в творчестве Сиравяна образ Комитаса как символ фигурирует во многих работах. Но только у Сиравяна Комитас не символ горя, отчаянья и безысходности, а доказательство жизни. Во всех сиравяновских портретах Комитас исполнен нежной улыбкой и обладает мощью созидания.

Образы Армении на картинах Сиравяна могут казаться однообразными, как и его стремление писать почти исключительно горы и деревья, избегая городских пейзажей. Но ни одна гора у него не похожа на другую, ни одно дерево не похоже на другое. Используя уже сделанное, он никогда не повторялся. Так же как не повторяется природа. Сиравян писал свой эпос об Армении – эпос, не использующий слова, но при этом наполненный и содержательный.

И как любой эпос, он под покровом высокого отстраненного рассказа о трагедии насыщен эмоциональностью. Каждая работа Сиравяна – это высказывание, энергетический выплеск. «Проходные» работы трудно найти даже в эскизах, даже в вариантах. Что во времена, когда художник приравнен к дизайнеру, – большая редкость.

Эпос сам по себе вне времени. И человек, его создавший, – тоже. И Генрих Сиравян, написавший не просто свою Армению, написавший Армению, которую способен понять и почувствовать каждый, был больше, чем ее часть. Его глазами мы смотрим на нее, испытывая смешанные чувства – от гордости до отрицания, но все равно приводящие к ее тайне и любви к ней.

 

Биографическая справка

Генрих Сиравян родился 18 декабря 1928 г. в Ереване. С 1943 по 1948 гг. учился в Ереванском художественном училище им. Терлемезяна. В 1954 г. окончил отделение живописи Ереванского художественно-театрального института. В 1954-1955 гг. участвовал с группой художников в реставрации фресок Эчмиадзинского собора под руководством Л. А. Дурново.

С 1958 по 1966 гг. Сиравян работал в мастерской М. Сарьяна, где по мотивам его произведений и под его руководством создал панно «Армения» в фойе театра им. Сундукяна (1966) и витраж «Армения» (триптих) в фойе Малого зала Армфилармонии (1965). В 1966 г. Сиравян 45 дней сопровождал М. Сарьяна на персональной выставке его работ в Бухаресте.

В 1962 г. Генрих Сиравян вместе с А. Капанцян, Л. Бажбеук-Меликян, А. Григоряном, М. Аветисяном участвовал в «Выставке пяти». В 1969 г. Сиравян совместно с художниками А. Акопяном и А. Мелконяном занимались оформлением купола музея Комитаса в Эчмиадзинской духовной семинарии.

В 1970 г. Сиравяном были созданы фрески «У родника» и «Охота» во Дворце культуры села Кахси Разданского района, а в 1973 г. – панно-триптих «Армения» в фойе президиума Дома писателей АССР. В 1975 г. Сиравян принял участие в выставке пяти армянских художников в Праге. В том же году создал панно «Прошлое и настоящее Бжни» в фойе Дворца культуры Бжни. В 1981 оформил оперу «Давид-Бек» в Театре оперы и балета им. Спендиарова. С 1984 по 1987 гг. Сиравян работал над фреской «Армянская песня» в фойе Хорового общества Армении.

Генрних Сиравян – член Союза художников Армении (1956) и обладатель всевозможных премий и наград: Заслуженный художник АССР (1977), Почетная грамота Верховного Совета АССР (1978), Юбилейная медаль в связи с пятидесятилетием Торгово-Промышленной палаты СССР (1982), Первая премия на выставке «Ереван и ереванцы» (1985), Орден «Дружба народов» (1986). С 1954 г. Сиравян начал участвовать в республиканских, всесоюзных и международных выставках: в Лиссабоне, Копенгагене, Буэнос-Айресе, Париже, Вене, Болонье.

С 1967 по 1986 он оформлял армянские разделы национальных выставок СССР на международных выставках и ярмарках в Дамаске (1967), в Рио де Жанейро (1968), в Лагосе (1975), в Буэнос-Айресе (1976), в Лос-Анджелесе (1977), в Загребе (1979), в Монреале (1981), Дели (1982, золотая медаль за лучшее художественное оформление), Барселоне (1984, премия «Богиня Красоты» муниципалитета г. Барселона), Париже (1986, Гран При за лучшее оформление).

При жизни у Генриха Сиравяна была всего одна большая персональная выставка в Доме художников в Ереване (1993). Скончался Генрих Сиравян в 2001 г. в Ереване. В 2003 г. в Ереване в Доме художников состоялась персональная выставка Генриха Сиравяна, вторая персональная выставка после смерти  художника прошла там же в 2009 г.

Произведения Сиравяна находятся в музеях и галереях Еревана, Москвы, Санкт-Петербурга, Киева и других городов, а также в частных коллекциях в ряде зарубежных стран.

Текст: Федор Белкин