Андраник Царукян «Люди без детства. Цветник»
Андраник Царукян ребенком был спасен от резни, вырос в сиротском приюте. Пережитое им эмоционально описано в автобиографической повести «Люди без детства». Глава «Цветник» — воспоминания из детства, где главным героем является Арутюн Каленц.
Андраник Царукян
Люди без детства
Цветник
Однажды мы повзрослели.
Привели к нам в приют новичков, маленьких и грязных. И всех их разместили в «Детском саду». А нас? А мы взвалили свои постели на спины и перешли в новое здание, которое раньше занимала средняя группа, между нами и самыми старшими. Тех перевели неизвестно куда, а нас - к ним.
Это был двухэтажный дом. И имя ему было «Цветник». И комнаты в нем были громадные, так что по тридцать человек могли устроиться в каждой без тесноты.
Вот так в один час стали мы старше, повзрослели. Начали мы устраиваться. Всем хотелось на втором этаже, но не всем это удалось.
Прошло немного времени, и мы поняли, что тут-то и начинается настоящая свобода.
Была у нас теперь одна мама, но только днем, на ночь она уходила к себе. А уж надзиратели были совсем не такие строгие, как в «Детском саду». И мы это сразу увидели и делали, что хотели.
Звонки на завтрак и обед звонили – лишь бы прозвонить. Надзиратели на целый день уходили со старшими с теми, которые уже учились, а мы...
Дворик у нас был очень маленький, такой маленький, что все мы и не помещались. И нам позволяли играть на улице.
Недолго длилось это раздолье. Постепенно переменили порядки в «Цветнике», но мы-то уже успели попробовать свободы, и вкус безвластья пришелся нам по душе - это осталось у многих на всю приютскую жизнь и даже до конца дней их...
Но пока устанавливали порядки, мы дышали свободой и наслаждались ею после мрачного режима «Детского сада».
Сначала вылетели все стекла из окон «Цветника»... Затем дошла очередь и до уличных фонарей. Наши тяжелые мячи из тряпок погрузили во мрак близлежащие улицы... Еще робея, мы начали распространяться по всему городу. Мы покидали приют утром и возвращались к обеду. Границы нашего царства постепенно расширялись.
Стали частыми групповые выходы в город в поисках того, что плохо лежит. И в «Цветник» попадали вещи, которые были найдены «случайно»... И шла торговля.
Самой деятельной и боевой была группа рябого Карписа. Это была настоящая шайка. Они мелочами не занимались. Не раз пробирались в район вокзала и уносили из военных палаток мясные консервы, сласти, бритвы, рубахи, а особенно белый хлеб, пористый, как губка. Потом в приюте они обменивали все это на учебники, а учебники сдавали книгопродавцам за деньги... Деньги прятали. Сумки многих школьников опустели, а карманы Карписа и его товарищей разбухли.
«Лавочка» Карписа торговала широко. Даже надзиратели и мама ею не брезговали.
Были и другие группы, но ни одной не везло та здорово. А уж о нашей и говорить нечего.
Однажды и мы направились к вокзалу, к солдатским палаткам. Шли долго и были уверены, что трудная дорога вознаградится. Мы думали - придем на место, стоят раскрытые палатки, а в них собранное в кучи лежит богатство... Только бери.
Но вокруг военного городка протянулась колючая проволока, и часовые маячили в отдалении, а мы не решались...
Несколько часов бродили вдоль проволоки, под ногами у нас перекатывались банки из-под консервов, обрывки бумаги да остатки гнилых овощей...
Ну, в одном нам повезло. Петрос сказал, что надо сдирать со старых консервных коробок ключи, которыми эти коробки вскрывались. Ключи можно продать... Легко говорить!..
Мы стали лихорадочно искать и снимать эти ключи. Они были опутаны закрученной жестью, и пальцы мы поранили до крови. Долго трудились. И сотни ключей нанизали на нитки и отправились на рынок... Но никто не купил. Некоторые отворачивались равнодушно, но большинство торговцев махали на нас руками и гнали прочь. Мы были для них словно летние мухи: и неприятны и опасны...
Потом нам удалось обменять эти ключи на кучку огурцов. Каждому досталось по два.
На обратном пути повстречалась нам веселая группа Карписа. И мы смогли увидеть наконец, как добывали они себе благополучие. С ужасом и восторгом наблюдали мы за ними.
Мы видели, как мимо нас прошмыгнул Карпис с двумя приятелями. Они налетели на ближайшую лавочку. Только приблизились - раздался крик... И вот уже они кинулись прочь в разные стороны.
Тот, кто попадал в руки лавочников, мог потерять украденное и быть избитым, но все это было ему нипочем, потому что он знал: товарищи никогда не возьмут его долю. Один за всех, все за одного - такой порядок был в группе Карписа.
Торговец, здоровенный араб, метнулся следом. Но остановился: за кем бежать?.. И выбрал Сисака.
Сисак летел вперед, прижимая к груди красную спелую хурму. А торговец бежал за ним. Остальные ребята из группы Карписа хватали в лавочке, кто что мог... А торговец все бежал за Сисаком. И догонял его. Потому что попробуй-ка бежать, когда у тебя руки заняты. Видя, что араб настигает его, Сисак бросил хурму, но это не помогло. Торговец догнал его и стал бить железным безменом, пока тот не упал. Потом, подобрав брошенную хурму, араб направился к своей лавочке. Сбежавшиеся отовсюду торговцы не вмешивались, а после ухода араба окружили окровавленного Сисака и все восклицали: «Жалко, жалко!» Потом помогли нам поднять Сисака и отнести в приют.
Вечером его положили в больницу. Он долгое время ходил с костылем...
Вот после этой истории и попытались ограничить нашу свободу. Поставили привратника, чтобы он нас не выпускал. Да не очень-то это помогало. Привратник был старый добряк, совсем старый и очень добрый. Ну, где ему было нас удержать?..
Наступила пора туты. В «Цветнике» сменился сезон. На заре мы отправлялись в сады, как в свои собственные.
Садовнику давали по маленькому паргуту[1] за двоих и благополучно устраивались на тутовом дереве. Уговор был один: с собой туты не выносить, а есть сколько влезет. Так и продолжалось, но не долго. Мы вошли в раж.
Однажды нас собралось очень много. Всякими правдами и неправдами пролезли мы в сад. Каждый занял дерево... Быстрей!.. Только ветки трещали... Быстрей!.. Ни одного слова - рты были заняты... Быстрей, быстрей!..
И тут появился садовник. Уговор был нарушен. Ведь большинство проникло в сад, ничего не заплатив. Он долго поносил нас, пока мы молча разбегались. Потом в сад пришел отец. И нашествия на туту прекратились.
Но все это было не так просто, как я об этом написал. Когда мы бросились вон из сада, вслед нам летели проклятия и камни. И один из камней попал в глаз Абраму. Но он успел перелезть через ограду и почти спасся, да ногу вывихнул при прыжке. Потом ногу вылечили, а глаз ослеп...
А другой наш пацан, Арутюн, совсем взрослый, уже школьник, сумку свою с книгами в страхе под деревом оставил... И когда отец пришел в «Цветник», мы поняли, что будет беда.
Эх, Арутюн! На свою голову оставил он сумку в саду... Отец про всех нас забыл, и только Арутюн... Только Арутюн теперь оказался во всем виноват.
Мы никогда не видели, чтобы отец поднял на кого-нибудь руку, а тут он избивал Арутюна, и мы поняли, что кнут в его руках не был простой игрушкой.
Два надзирателя держали Арутюна, а отец хлестал его по спине и по ягодицам. Хлестал долго и яростно.
Потом Арутюн не мог подняться. И после ухода отца он приполз к нам в комнату. Мы были подавлены всем происшедшим. Мы расстелили свои постели и улеглись. Арутюн расположился на полу возле меня. Лежал на животе, руки под головой. Плакал.
Была невыносимо жаркая ночь. И мне не спалось. Мошкара налетала, жалила, гибла в моем поту... И прилетали новые полчища...
Арутюн уже не плакал, но все так же лежал, уткнувшись лицом в руки. А мошкара летела и летела.
Ованес начал храпеть, а это значило, что в комнате спят все. Он не смел заснуть, пока есть хоть один неспящий. Потому что его храп выводил нас из себя... И если случалось, что он засыпал раньше других и храп его разносился по комнате, тотчас раздавалось с какой-нибудь койки:
— Начала свинья свою музыку!..
— Дай ему в бок...
— Воды на него полейте!..
Затравили пацана. И он уже не решался засыпать раньше других. Ждал...
А тут Ованес храпел... Потому что он ведь не мог предполагать, что я еще не сплю. А я не спал. Я думал о том, что произошло сегодня.
Арутюн зашевелился на полу.
— Не спишь, брат? - спросил я.
— Не сплю...
— Болит?..
Он не ответил, а застонал.
Арутюн был старше меня. Но мы были с ним земляки и говорили друг другу «брат». И когда он приходил из школы, я мог залезать к нему в сумку и рассматривать картинки в его книгах и рисунки, которые он рисовал сам и на которых были изображены армянские солдаты-добровольцы.
Медленно ползла ночь. Храпел свинья Ованес. Я сел рядом с Арутюном. Чтобы нарушить молчание, спросил:
— Воды хочешь?
— Хочу...
Я пошел на кухню и принес воды. Он выпил. Дал ему алычи. Он съел ее. Потом накинул на Арутюна край простыни, хотя и так жара была... Но он не протестовал. Вскоре мы уснули. Утром надзиратель по поручению отца отнес садовнику денег, чтобы поступок наш замять. Но сумка Арутюна не нашлась.
Арутюн несколько дней не мог сидеть. Бросил школу. Книг в руки не брал. Даже после приюта. Даже взрослым... Только тетрадь и карандаши носил с собой и рисовал, рисовал... Но уже не солдаты-добровольцы глядели с его рисунков. Главной темой теперь был отец.
Человек, похожий на отца, качался на перекладине, и язык вылезал изо рта... Осел с головой отца шагал по страницам... Кнут ударял по спине человека, который тоже был похож на отца. Еще отец был изображен с рогами, хвостом и горбом на спине.
Арутюн хорошо рисовал. Точно... Кто знал, что через много лет этот мальчик станет известным художником[2].
____
[1] Мелкая арабская монета. [2] Речь идет об Арутюне Галенце, недавно вернувшемся в СССР и поселившемся в Ереване.
Перевод с западноармянского Булата Окуджавы. Издательство «ПРОГРЕСС». Москва. 1964 г.